---
Пришло время давно обещанного поста о Хетти Келли, в котором я посулила дать ответ на вопрос, в каком же из фильмов Чаплин воплотил образ Хетти и как именно.
Для этого нам необходимо будет переместиться в 1932 год, когда Чаплин впервые рассказал подробную историю знакомства с Хетти Келли в своих путевых заметках A Comedian Sees the World («Мир глазами комика»), написанных по горячим следам его кругосветного путешествия. Эта версия немного отличается от той, что была позднее представлена в автобиографии, но именно в этих маленьких деталях и кроется разгадка.
Но прежде, чем мы перейдем к отрывку из «Мира глазами комика», я подумала, что вам, возможно, будет интересно сравнить обе версии, и чтобы далеко не ходить (или просто растянуть удовольствие ), а также по той причине, что мне хочется собрать по максимуму то, что Чаплин писал о Хетти или для Хетти, в одном посте, для начала я приведу здесь отрывки из его автобиографии, в которых рассказывается история этих отношений. Если вы хотите сразу приступить к поиску отгадки, смотрите второе море.
Отрывки из автобиографии + письмо Чарли к Хетти
В шестнадцать лет свое представление о романтической любви я почерпнул из театральной афиши, изображавшей девушку, которая стояла на скале, а ветер играл ее длинными волосами. Я воображал, как играю с ней в гольф (игра, которую я терпеть не могу), как брожу с ней по росистым холмам, упиваясь трепетным чувством и красотой природы. Но это была чистая романтика, а юношеская любовь — это совсем другое, — она почти всегда следует шаблону. Взгляд, два-три слова (обычно удивительно глупых), и в несколько минут жизнь становится иной — природа вдруг проникается к нам благоволением и открывает неведомые доселе радости. Именно так и случилось со мной.
Мне почти исполнилось девятнадцать, я был актером труппы Карно, уже пользовавшимся успехом, и все-таки в моей жизни чего-то не хватало. Наступила и прошла весна, на меня уже надвигалось томительное, пустое лето. Повседневная жизнь мне приелась, все вокруг вызывало уныние. Будущее представлялось сплошными буднями среди скучных, неинтересных людей. Мне уже было мало просто работать, чтобы зарабатывать. Это было лакейское существование, лишенное какой бы то ни было прелести. Меня томили неудовлетворенность и тоска, и по воскресеньям я в одиночестве бродил по лондонским паркам и слушал музыку. Меня тяготило и общество других людей и свое собственное. И, конечно, случилось неизбежное: я влюбился.
Мы играли в «Стритхем Импайр». В то время мы в один вечер давали представления в двух-трех мюзик-холлах, и у нашей труппы был даже собственный омнибус, чтобы мы могли успеть вовремя к началу наших номеров. Мы начинали со «Стритхема», с тем чтобы потом поспеть в «Кентербери мюзик-холл», а затем в «Тиволи». Таким образом, мы начинали работать засветло. Стояла невыносимая жара, и зал «Стритхема» почти пустовал, что, понятно, тоже не разгоняло моей тоски.
Перед нами выступали «Янки Дуддлс гёрлс» Берта Кутса — танцевальный ансамбль, исполнявший и песенки. Он мало меня интересовал. Но во второй вечер, когда я, равнодушный и безразличный ко всему на свете, стоял за кулисами, какая-то танцовщица вдруг споткнулась, а остальные начали хихикать. И одна из них, оглянувшись, встретилась со мной взглядом, словно спрашивала, смеюсь ли я. Меня сразу покорили искрившиеся лукавством огромные карие глаза стройной, как лань, девушки, с изящным овалом лица и очаровательно пухлыми губками, обнажавшими в улыбке чудесные зубы. Эффект был потрясающим и мгновенным. За кулисами она попросила меня подержать зеркальце, пока поправит волосы, и это дало мне возможность рассмотреть ее поближе. Это было начало. В среду я спросил, не могу ли я с ней встретиться в воскресенье. Она рассмеялась:
— Я даже не знаю, как вы выглядите без этого красного носа!
Я играл тогда пьяницу в «Молчаливых пташках», во фраке с белым галстуком.
— Право же, мой собственный нос не такой уж красный, да и сам я не так дряхл, как выгляжу, — заверил я ее. — А чтобы это доказать, я вам завтра принесу свою фотографию.
И я принес ей портрет печального юнца в черном галстуке, по моему мнению, весьма мне льстивший.
— Да вы еще совсем молодой, — искренне удивилась она. — Я думала, вы гораздо старше.
— Сколько же лет вы мне давали?
— По крайней мере, тридцать.
Я улыбнулся:
— Мне скоро исполнится девятнадцать.
По будням мы репетировали, и я никак не мог назначить ей свидание, но она обещала, что будет ждать меня в воскресенье в четыре часа у Кеннингтон-гэйт.
Был чудесный солнечный день. На мне был темный костюм, элегантно облегавший талию, темный галстук, и я небрежно помахивал черной эбеновой тростью. До четырех часов оставалось только десять минут, я с волнением вглядывался в каждую женщину, выходившую из трамвая. Тут я сообразил, что ни разу не видел ее без грима, и вдруг вообще забыл, как она выглядит. Как я ни старался, я не мог вспомнить ее лица. Ужас охватил меня. Может, ее красота всего лишь подделка?! Иллюзия?! Стоило выйти некрасивой девушке из трамвая, и я погружался в бездну отчаяния. Неужели мне предстоит разочарование? Неужели меня обмануло собственное воображение или театральный грим?
Без трех минут четыре какая-то девушка сошла с трамвая и направилась прямо ко мне. У меня упало сердце — нет, это далеко не красавица. Одна мысль о том, что мне придется провести с ней весь вечер, да еще прикидываться, будто это доставляет мне неизъяснимое удовольствие, приводила меня в ужас. Однако я приподнял шляпу и радостно улыбнулся. Испепелив меня возмущенным взглядом, незнакомка прошла мимо. Слава богу, это была не она.
Затем в одну минуту пятого из трамвая выпрыгнула молоденькая девушка, подошла ко мне и остановилась. Она была без грима и казалась еще прелестней в простенькой матросской шапочке, синей матросской курточке с блестящими медными пуговицами, в карманы которой она глубоко засунула руки,
— Ну вот и я! — сказала она.
Я вдруг так растерялся, что лишился дара речи. От смущения я не знал, что сказать и что сделать.
— Давайте возьмем такси, — хрипло сказал я, оглядываясь по сторонам. Но потом я все-таки повернулся к ней.
— Куда бы вы хотели поехать?
Она пожала плечиками.
— Мне все равно.
— Тогда давайте поедем обедать в Вест-энд.
— Я уже обедала, — невозмутимо сказала она.
— Мы это обсудим в такси, — возразил я.
Мое лихорадочное волнение, должно быть, смутило ее.
В такси я без конца повторял:
— Я знаю, что еще пожалею об этих минутах — вы слишком прекрасны!
Я пытался быть остроумным и веселым, но у меня ничего не получалось. Я взял в банке три фунта и собирался повезти ее в «Трокадеро», где в атмосфере музыки и плюшевой элегантности мог бы предстать перед ней в самом романтическом свете. Мне хотелось ее поразить. Однако она сохраняла полнейшую невозмутимость, а мои тирады просто ставили ее в тупик, особенно когда я назвал ее своей Немезидой, — это слово я узнал незадолго перед нашим знакомством.
Она не догадывалась, как много для меня значила. Физическое влечение не играло тут почти никакой роли — мне было важно ее присутствие. Изящество и красота были редкими гостьями в жизни такого человека, как я.
В «Трокадеро» я пытался уговорить ее пообедать, но безуспешно. Она согласилась только съесть бутерброд, чтобы составить мне компанию. Мы занимали отдельный столик в очень дорогом ресторане, и я счел своим долгом заказать изысканный обед, хотя мне вовсе не хотелось есть. Этот обед был тяжким испытанием. Я не знал, что какой вилкой полагается есть. Но все-таки я с грехом пополам одолел обед и даже держался со светской непринужденностью, а после еды ухитрился небрежно сполоснуть пальцы в поданной для этой цели мисочке. Однако я уверен, что, выйдя из ресторана, мы оба вздохнули с облегчением.
После «Трокадеро» она решила вернуться домой. Я предложил отвезти ее в такси, но она предпочла пойти пешком. Это мне было только на руку: она жила далеко, в Кэмберуэлле, и, таким образом, я мог дольше оставаться в ее обществе.
Теперь, когда я немного опомнился, она стала держаться со мной свободнее. Мы шли по набережной Темзы, и Хетти весело рассказывала мне о своих подружках и о всяких пустяках. Но я почти не слышал, что она говорила. Я испытывал невыразимое блаженство, и мне казалось, что мы гуляем в раю.
Расставшись с ней, я, все еще во власти этого вечера, вернулся на набережную и раздал остатки своих трех фунтов спавшим на набережной бродягам — меня переполняли радость и любовь к ближнему.
Мы условились с Хетти встретиться на другой же день в семь утра — в восемь у нее была репетиция, где-то на Шефтсбери-авеню. От ее дома до станции метро Вестминстер-бридж-роуд было примерно мили полторы, и, хотя я поздно возвращался с работы и никогда не ложился раньше двух часов, я вскакивал на рассвете, чтобы встретиться с ней.
Кэмберуэлл-роуд казалась мне теперь волшебной улицей, потому что там жила Хетти Келли. Эти утренние прогулки, когда мы, держась за руки, шли до станции метро, были блаженством, к которому примешивалось какое-то неясное и страстное томление. Убогая, унылая Кэмберуэлл-роуд, которую я раньше всегда обходил стороной, обрела теперь особую притягательную силу, потому что там в утреннем тумане вдруг вырисовывалась тонкая фигурка Хетти, идущей мне навстречу. Я не помнил, что она говорила во время этих прогулок. Я был слишком захвачен мыслью, что нас свела таинственная сила и что наш союз уже предопределен судьбой.
Я провожал ее так три раза — три коротких утра, после которых сутки переставали существовать до следующего утра. Но на четвертый день она вдруг резко переменилась ко мне. Она поздоровалась со мной холодно и не взяла меня за руку. Я упрекнул ее и, шутя, обвинил в том, что она меня не любит.
— Вы требуете слишком многого, — сказала она. — В конце концов, мне только пятнадцать лет, и вы на четыре года старше меня.
Я никак не мог понять, что кроется за этой фразой. Одно было ясно: она вдруг отдалилась от меня. Она шла, глядя прямо перед собой и засунув руки в карманы, как школьница.
— Другими словами, вы в самом деле меня не любите, — повторил я.
— Не знаю, — ответила она.
Я был ошеломлен.
— Если не знаете, значит, не любите.
Она промолчала.
— Вот видите, каким пророком я оказался, — продолжал я шутливым тоном. — Я же говорил, что еще пожалею о том, что мы встретились.
Я пытался разгадать, что происходит у нее в душе, узнать, как она ко мне относится, но на все мои вопросы она продолжала отвечать «не знаю».
— А вы согласились бы выйти за меня замуж? — вдруг спросил я.
— Я еще слишком молода.
— Ну а если бы вам все-таки пришлось выйти замуж, вы бы выбрали меня или кого-нибудь другого?
Но она все так же уклончиво повторяла:
— Не знаю... вы мне нравитесь, но...
— ...но вы меня не любите, — заключил я, и сердце у меня упало.
Она ничего не сказала. Небо было затянуто тучами, улица казалась серой и тоскливой.
— Беда в том, что я вовремя не остановился, — сказал я хрипло. Мы подошли к входу в метро. — Нам надо расстаться и больше никогда не видеться, — добавил я, желая узнать, какое впечатление произведут на нее мои слова.
Она нахмурилась. Я взял ее руку и нежно погладил.
— Прощайте, так будет лучше. Ваша власть надо мной уже и сейчас слишком велика.
— Прощайте, — ответила она. — Мне очень жаль.
То, что она сочла нужным извиниться, доконало меня. Она вошла в метро, и меня охватило ощущение невыносимой пустоты.
Что я наделал? Может быть, я слишком поторопился? Какое право я имел задавать ей подобные вопросы? Я вел себя, как самодовольный идиот, и добился того, что теперь не смогу ее видеть, если не захочу поставить себя в смешное положение. Что же мне остается? Страдать и больше ничего! Если бы я мог не чувствовать этой муки и не просыпаться до тех пор, пока снова не увижу ее! Нет, любой ценой я должен избегать встречи с ней, пока она сама не захочет меня увидеть. Может быть, я был слишком серьезен, слишком настойчив? В следующий раз, когда мы увидимся, я буду шутлив и спокоен. Но захочет ли она встретиться со мной? Конечно, захочет! Ведь что-то я для нее значу!
На следующее утро я не смог удержаться и пошел на Кэмберуэлл-роуд. Хетти я не встретил, зато встретил ее мать.
— Как вы поступили с Хетти! — сказала она. — Она пришла домой в слезах и сказала, что вы больше не хотите ее видеть.
Я пожал плечами и иронически улыбнулся.
— А как она поступила со мной?
И тут же я, запинаясь, спросил, не могу ли я ее все-таки повидать.
Она покачала головой.
— Пожалуй, не стоит.
Я спросил, не выпьет ли она со мной чего-нибудь, и мы зашли в пивную, чтобы там поговорить. Я умолял ее позволить мне повидаться с Хетти, и в конце концов она согласилась.
Мы подошли к их дому, и Хетти открыла нам дверь. Увидев меня, она удивилась и нахмурилась. Она только что вымыла лицо мылом «Солнечный свет» и благоухала свежестью. Она не пригласила меня войти, и ее большие карие глаза смотрели холодно и равнодушно. Я потерял всякую надежду.
— Ну что ж, — сказал я, стараясь говорить шутливо. — Я пришел еще раз проститься.
Она ничего не ответила, но я понял, что ей хочется поскорей отделаться от меня.
Я протянул руку и улыбнулся.
— Итак, прощайте еще раз!
— Прощайте, — ответила она холодно.
Я повернулся и услышал, что дверь тихонько закрылась.
Хотя мы встретились с Хетти всего пять раз и, кроме первого раза, мы проводили вместе не больше двадцати минут, это короткое знакомство надолго оставило след в моей душе. [1]
<...>
Я не виделся с Хетти больше года. В глубоком унынии и очень ослабевший после болезни, я как-то вспомнил о ней и однажды поздним вечером пошел побродить в направлении ее дома, в Кэмберуэлл. Но дом пустовал и на двери висела табличка: «Сдается».
Без всякой цели я продолжал бродить по этим улочкам, как вдруг из темноты показалась фигурка — она переходила через улицу и направлялась ко мне:
— Чарли! Что вы тут делаете?
Это была Хетти — в черной котиковой шубке и круглой котиковой шапочке.
— Да вот пришел повидать вас, — сказал я шутя.
Она улыбнулась.
— Какой вы стали худой.
Я рассказал ей, что едва оправился после гриппа. Хетти недавно исполнилось семнадцать, она была очень хороша и прелестно одета.
— А позвольте спросить, что вы-то так поздно здесь делаете?
— Я была в гостях у подруги, а сейчас иду к брату. Может быть, и вы пойдете со мной?
По пути она мне рассказала, что ее сестра вышла замуж за американца-миллионера, Фрэнка Гулда, живут они теперь в Ницце, и завтра утром она уезжает к ним.
В этот вечер я стоял и смотрел, как она кокетливо танцует с братом. Она вела себя глупо, как красивая, но бездушная женщина, и вдруг, совершенно неожиданно для себя, я почувствовал, что мой пыл охладевает. Неужели она так же банальна, как и все другие девушки? От этой мысли мне стало грустно, но я мог уже вполне беспристрастно смотреть на нее.
Она очень развилась за этот год. Я видел обрисовывавшуюся под платьем грудь и думал, что она у нее слишком мала и не так уж пленительна. Хотел бы я на ней жениться, если бы мог себе это позволить? Нет, я ни на ком не хотел жениться.
И когда в эту холодную, звездную ночь я провожал ее домой, должно быть, я с такой же печальной объективностью говорил, что ее, наверно, ждет замечательная и счастливая жизнь.
— В ваших словах звучит такая тоска, что я готова заплакать, — сказала она.
Я возвращался домой торжествуя, — я тронул ее своей грустью, заставил почувствовать во мне человека. [2]
<...>
По дороге в отель Сидней рассказал мне, что заключил от моего имени договор с «Мьючуэл филм корпорейшн» на шестьсот семьдесят тысяч долларов, которые они должны мне выплачивать по десять тысяч в неделю. Кроме того, при подписании контракта, как только меня обследуют страховые врачи, я получу еще чек на сто пятьдесят тысяч долларов. За ужином Сидней должен был встретиться с адвокатом, который вполне мог задержать его до ночи; поэтому он довез меня до отеля «Плаза», где снял мне номер, и оставил, обещая завтра утром повидаться со мной. И «вот я один», как сказал Гамлет.
В этот вечер я долго гулял по улицам Нью-Йорка, заглядывая в витрины магазинов, и подолгу, без всякой цели, стоял на перекрестках. Что со мной происходит? Казалось бы, я достиг апогея славы. И вот я, шикарно одетый молодой человек, стою на перекрестке, а пойти мне некуда. Как знакомятся с интересными людьми? Все меня знают, а я никого не знаю. Я заглянул к себе в душу, и мне стало жаль себя — меня охватила грусть. Я вспомнил, как однажды кистоуновский комик, достигший большого успеха, сказал мне: «Ну что ж, Чарли, теперь, когда мы его добились, скажи, чего все это стоит?» «А чего мы добились?» — в свою очередь спросил я.
Я вспомнил совет Ната Гудвина: «Держитесь подальше от Бродвея». Для меня Бродвей пока еще был пустыней. Я подумал о старых друзьях, которых теперь мне, овеянному славой, хотелось бы повидать. А есть ли у меня такие друзья в Нью-Йорке, или в Лондоне, или где бы то ни было? Мне нужны были особые собеседники, может быть, такие, как Хетти Келли. С тех пор как я стал работать в кино, я потерял ее из виду, а было бы забавно узнать, что она теперь обо мне думает.
Хетти жила в Нью-Йорке у своей сестры, миссис Фрэнк Гулд. Я пошел пешком по Пятой авеню, ее сестра жила в доме 834. Я остановился перед их дверью — у меня не хватило мужества позвонить. Но ведь Хетти могла выйти, и мы могли бы случайно встретиться с ней. Я прождал с полчаса, прогуливаясь взад и вперед, однако за это время никто не вышел и не вошел в этот дом. [3]
<...>
...Я не отдавал себе отчета, до какой степени я устал. К тому же в последние два месяца мною вдруг овладело страстное желание посетить Лондон — я просто мечтал об этом, и письмо Уэллса лишь подлило масла в огонь. А тут еще после десяти лет молчания я получил письмо от Хетти Келли. «Помните ли вы еще маленькую глупую девочку?!..» — писала она. Она была теперь замужем, жила на Портмен-скуэр и приглашала навестить ее, если я когда-нибудь буду в Лондоне. Письмо было без интонаций, и оно не могло возродить никаких чувств. В конце концов за эти десять лет я несколько раз успевал влюбиться и разлюбить, и все-таки мне, конечно, хотелось посмотреть на Хетти. Я попросил Тома упаковать мои вещи, а Ривса — закрыть студию и дать всем отпуск. Я решил ехать в Англию. [4][5]
Сделаем здесь небольшое лирическое отступление. Несмотря на то, что, как мы увидим, в обеих версиях происходящего Чаплин говорит о содержании письма как о холодном и неживом, его собственный ответ Хетти, сохранившийся в виде копии письма, сделанной через копирку, и датированный 18 июля 1918 года, полон восторга и энтузиазма:
«Дорогая Хетти! В жизни, как в кино, всегда происходит то, чего меньше всего ждешь. Можешь представить себе, какую нежданную радость я испытал, обнаружив в утренней почте твое письмо. Сперва я увидел конверт, и сердце мое забилось быстрее, потом я узнал знакомую букву «Е», которую не видел столько лет. «Хетти!» — мелькнуло в моем сознании. Я быстро вскрыл конверт, и — о чудо! — письмо действительно от тебя. Через столько лет получить весточку от тебя! Я был ошеломлен, хотя втайне и надеялся, что когда-нибудь ты мне напишешь — ведь столько интересного произошло в нашей жизни и, в конце концов, всегда приятно получить весточку от старого друга.
Что ж, Хетти, ты ни капельки не изменилась. Каждая страница письма дышит тобой, и только тобой. Конечно, среда и люди могли изменить твои взгляды на жизнь, и тем не менее ты смогла сохранить свое обаяние, а это, по-моему, и есть самое ценное в человеке. Ты спрашиваешь, как мои дела. Так вот — здоровье мое безупречно; что же касается остального, то у меня есть все, о чем только можно мечтать в двадцать девять лет. Я по-прежнему холост, хотя и не по своей вине. Выражаясь философски, мое окружение привило мне — как и тебе — вполне определенные взгляды на жизнь. Наверно, я достиг того возраста, которому присущ пессимизм, но надежда еще не потеряна, ибо я обладаю одним бесценным качеством — я люблю жизнь и радуюсь ей. [6]
Ты помнишь, Хетти, я как-то сказал тебе, что деньги и успех — не главное в жизни. Тогда у меня не было ни того, ни другого, просто мне так казалось. Теперь, добившись и того, и другого, я понял, что в стремлении к счастью нужно руководствоваться лишь своим сердцем и заботой о благе других.
Но довольно философствовать. Как твои дела? Искренне надеюсь, что ты уже совсем оправилась от болезни и чувствуешь себя прекрасно. Ты должна больше заботиться о себе. Не забудь передать от меня привет Сонни и Эди. Что же касается тебя, я буду с нетерпением ждать твоего письма, так что, пожалуйста, напиши, дай мне знать, что ты поправилась и снова улыбаешься.
Всегда твой Чарли». [7]
К сожалению, сообщить о том, что она поправилась, Хетти не смогла. По предположению Дэвида Робинсона, она могла даже не успеть получить письмо от Чарли, поскольку в последний год войны трансатлантическая почта шла с большой задержкой. В октябре 1918 года Хетти снова заболела, а 4 ноября 1918 года скончалась. Чаплин узнал об этом лишь во время своего визита в Лондон в 1921 году.
Последний небольшой кусочек автобиографии завершает эту историю на печальной ноте:
...Мэр Саутгэмптона приветствовал меня в доках, после чего я поспешил на поезд. Наконец я подъезжаю к Лондону! В моем купе оказался Артур Келли, брат Хетти. Я вспоминаю, как пытался поддержать разговор с Артуром, а сам все время поглядывал в окно на расстилавшиеся передо мной зеленые пастбища Англии. Я рассказал Артуру, что получил письмо от его сестры с приглашением пообедать у нее дома, на Портмен-скуэр.
Артур как-то странно посмотрел на меня — он был в смущении. «А ведь Хетти умерла», — сказал он.
Я был потрясен, но в ту минуту не смог по-настоящему осознать всю трагедию ее смерти — слишком много волнующих событий заполняли мою душу. И все-таки я почувствовал себя в чем-то обездоленным: Хетти была единственным человеком из моего прошлого, кого мне хотелось бы снова увидеть, особенно в этих фантастических обстоятельствах. [8]
Отрывок из A Comedian Sees the WorldА вот теперь можно, наконец, перейти к тому самому интригующему отрывку из A Comedian Sees the World. Должна сказать, что честь данной находки принадлежит доктору Лизе Стайн Хэйвен, которая написала комментарии и вступительную статью к этому изданию. Я прочитала сначала статью, а уже потом саму книгу, поэтому не знаю, обратила ли бы я сама внимание на этот момент и вспомнила ли бы нужный эпизод... Так или иначе, я не хочу лишать вас возможности самим угадать, о чем идет речь, поэтому привожу сперва отрывок, а потом комментарий.
Вы, наверное, уже думаете: «Хватит нагнетать, ближе к делу!» Вы правы, черт возьми! Поехали.
...Моя первая поездка в Англию оказалась разочарованием. Я говорю не о приеме. Напротив. Друзья и все остальные приняли меня очень тепло. Причина разочарования крылась в другом, и сейчас я поясню, в чем именно.
Для этого мне придется немного отступить от курса моего повествования и мысленно вернуться назад, к духовно изголодавшемуся юнцу девятнадцати лет, с трудом зарабатывающему на жизнь ремеслом артиста водевильных скетчей, как мы себя называли. В те дни меня снедало одиночество. Мое окружение было ограниченным. Среда, в которой я находился, не могла утолить моих чаяний. То были унылые дни, не озаренные ни ореолом романтики, ни красотой, пока в один прекрасный августовский вечер всё не изменилось.
Мы играли в провинциальном театре. Я стоял за кулисами, ожидая своего выхода, а на сцене выступали девушки из танцевальной труппы. Одна из них на мгновение сбилась, что вызвало улыбку у остальных — особенно у одной, брюнетки с огромными смеющимися карими глазами.
Она обернулась за кулисы и поймала мой взгляд. Никогда раньше я не встречал подобной красоты. Она меня заворожила. Девушка заметила мое восхищение, и ее улыбка сделалась смущенной.
Тем не менее, когда она ушла со сцены, чтобы переодеться, она попросила меня подержать ее шаль. От нее исходил запах лаванды. С тех пор я полюбил этот аромат.
Когда их представление закончилось, девушка зашла за шалью.
— Спасибо, — сказала она, и мы улыбнулись друг другу, однако в этот момент нас прервал менеджер труппы.
— Идемте, девушки, мы опаздываем, — у них было выступление еще в одном театре. Она повернулась, чтобы собрать вещи.
— Позвольте вам помочь! — воскликнул я, подавая ей косметичку и открывая перед ней дверь.
— Увидимся завтра вечером, — тепло улыбнулась она.
Я смог лишь кивнуть, не смея заговорить. Выходя на улицу, она обернулась через плечо и застенчиво произнесла:
— Не забудьте.
— Не забуду, — пообещал я.
Это было началом. Каждый вечер мы проводили вместе несколько мгновений. Мы ни разу не виделись днем, поскольку оба были заняты репетициями, поэтому договорились встретиться у Кеннингтон-гэйт в воскресенье в четыре часа дня.
По такому случаю я оделся с иголочки: двубортный приталенный пиджак, котелок, трость и перчатки. Я нетерпеливо позвякивал тридцатью шиллингами в кармане.
Это было типичное воскресенье. Безлюдные улицы были покрыты использованными трамвайными билетиками, ветер бесцельно гонял по дороге какую-то листовку. Было без четырех минут четыре. Я гадал, как выглядит Хетти без сценического грима. Почему-то я никак не мог представить ее черты. Чем больше я пытался, тем более размытыми они становились. Возможно, она была не так уж и красива в обычной жизни.
Наконец я увидел, как ко мне приближается девушка, чья внешность подходила под ее описание. Когда она подошла ближе, сердце мое упало. В ней не было ни следа той красоты, что я успел вообразить себе. Я был подавлен. Однако я взял себя в руки. Нужно казаться восторженным, подумал я. Было бы жестоко показать ей свое разочарование.
Девушка была уже совсем рядом. Она смотрела прямо в мою сторону. Я приготовился улыбнуться, но тут она отвернулась и прошла мимо. Это была не она! Хвала небесам, это была не она! Я облегченно выдохнул. Неизвестность становилась невыносимой. Была одна минута пятого.
Подъехал трамвай, из которого начали выходить пассажиры. Наконец, на землю спустилась стройная девушка, опрятно одетая в голубое и излучавшая вокруг себя красоту. Она подошла ко мне, и я сразу же ее узнал. Это была Хетти, еще более прелестная, чем мне грезилось. Каким чудесным оказался этот день!
Тем вечером, проводив ее домой, я прогуливался по набережной Темзы. Меня распирали эмоции. Мое счастье требовало выхода. Меня тянуло сделать какой-нибудь безумный жест. В моем кармане оставалось девятнадцать шиллингов. Я выстроил толпу бездомных возле ближайшей кофейни и начал выдавать им чай с сэндвичами, пока мои средства не иссякли. Такова была реакция влюбленного юноши.
Развязка была неизбежной. В конце концов, для нее это была всего лишь детская увлеченность, но для меня это стало началом духовного развития, первым прикосновением к красоте. Полагаю, ее начало тяготить мое неослабное внимание, поскольку она быстро устала от него, и мы расстались.
Я переживал юношескую трагедию неразделенной любви. Позднее она уехала с труппой на материк, и я потерял ее из виду на два года, однако следующая наша встреча произошла при весьма любопытных обстоятельствах.
Я переходил Пикадилли, когда взвизг автомобильных тормозов заставил меня развернуться в сторону резко остановившегося черного лимузина. Маленькая рука в перчатке помахала мне из окна. Должно быть, это какая-то ошибка, решил я, и тут голос из машины, развеяв все сомнения, позвал: «Чарли!»
Когда я подошел, дверь машины открылась, и я увидел Хетти, жестом приглашавшую меня присоединиться к ней. Она оставила труппу и теперь жила на материке вместе со своей сестрой. Ах да, ее сестра вышла замуж за американского мультимиллионера. Все это она поведала мне по дороге.
— А теперь расскажи что-нибудь о себе, — попросила она, с теплотой глядя на меня.
— Нечего особо рассказывать, — отвечал я. — Я все еще тяну лямку той же старой рутины — пытаюсь быть смешным. Хочу попытать удачу в Америке.
— Тогда увидимся там, — вставила она.
— О да, я поручу своему секретарю организовать нашу встречу, — пошутил я.
— Я серьезно, — настаивала она. — Знаешь, я ведь много думала о тебе все это время.
Я вновь почувствовал себя окрыленным, и все же в глубине души я знал, что теперь всё стало еще безнадежнее, чем раньше.
Тот вечер мы провели в гостях у ее брата и матери; на следующий день Хетти уезжала в Париж. Мы попрощались, и она обещала писать. Однако после одного письма наша переписка оборвалась. Потом я уехал в Америку.
Вскоре после этого я прочитал, что она прибыла туда вместе с сестрой. Мысль о встрече с ней теперь смущала меня. Ее состоятельное положение лишь усиливало мой комплекс неполноценности. Тем не менее, я часто прогуливался возле дома на Пятой авеню, где она жила, в надежде случайно встретиться с ней, но из этого ничего не вышло. В конце концов, я оставил надежду когда-нибудь увидеть ее снова.
Затем началось мое путешествие в мир кинематографа — внезапный взлет моей популярности.
Я приехал в Нью-Йорк, чтобы подписать контракт на миллион долларов. [9] Вот мой шанс встретиться с ней, думал я, но почему-то у меня не получалось сделать это нормально. Я не мог зайти к ней домой или отправить ей письмо. Я слишком застенчив. Однако я задержался в Нью-Йорке в надежде как-нибудь случайно встретить ее.
В одной Нью-Йоркской газете был заголовок: «Чаплин Скрывается — Неуловимый». Ничего подобного. Если бы они заметили такси, ожидающее на противоположной стороне конкретного дома на Пятой Авеню, они бы обнаружили обвиняемого.
Наконец, я наткнулся на ее брата. Я пригласил его на ужин. Он был прекрасно осведомлен о моей привязанности к его сестре и немного стеснялся обсуждать ее. Поэтому за ужином мы говорили о моих делах.
В конце концов я перевел разговор на интересующую меня тему.
— К слову, как поживает твоя сестра?
— О, у нее все в порядке. Конечно, тебе известно, что она вышла замуж и живет в Англии.
Я немедленно решил покинуть Нью-Йорк и все эти глупости и вернуться к работе.
Весь последующий год я время от времени бегло просматривал свою корреспонденцию на случай, если вдруг увижу знакомое «е», которое было отличительной чертой ее почерка. И вот я получил письмо.
Я сразу его узнал. Я нетерпеливо вскрыл конверт. Письмо было подписано «Миссис ...», а в скобках — «Хетти».
Оно начиналось со слов: «Помнишь ли ты меня спустя столько лет? Я часто думала о тебе, но так и не решилась написать».
Какая ирония! Она так и не решилась написать!
В заключение она предлагала: «Если когда-нибудь еще будешь в Лондоне, загляни ко мне на огонек».
Содержание письма казалось холодным и сдержанным. Но я сразу начал собираться в Лондон. Как чудесно было бы вновь увидеть ее — не страдая при этом от ущербности моей юности. Это стало бы интеллектуальным приключением.
Что бы ни случилось, думал я, я не буду разочарован. Я слишком философски настроен для этого.
У меня оставалось еще несколько недель, чтобы закончить свою картину, но наконец все дела были улажены: я ехал в Англию.
Корабль прибыл в Саутгемптон, где меня поджидал невероятный прием. Меня встречал мэр. Сотни телеграмм и радиограмм спешили пригласить меня на званые обеды и ужины. Возбуждение переливалось через край.
Брат Хетти встречал меня на причале. Быть может, Хетти с ним, подумал я. Мы тепло поприветствовали друг друга. Но ее не было! Дав интервью прессе и пробившись сквозь восторженную толпу возле поезда, мы, наконец, отправились в Лондон.
Сонни, брат Хетти, сидел в вагоне рядом со мной и рассказывал мне, как возбужденно гудит Лондон и какой радушный прием ожидает меня там. Я вежливо слушал его, однако меня занимали иные мысли... Я трепетал от предвкушения скорой встречи с Хетти. Что она скажет, как поступит? Я намеревался вести себя обезоруживающе просто и непринужденно. Когда ты преуспел в жизни, можно позволить себе быть собой.
Мы с Сонни были одни в вагоне. Он вел себя немного странно, но я не сразу это заметил. Он по-прежнему избегал любого упоминания о Хетти. Но затем в разговоре образовалась пауза. Некоторое время я смотрел в окно, наблюдая за проносящимися мимо зелеными полями, а затем, наконец, отважился спросить:
— А твоя сестра Хетти в городе?
— Хетти? — тихо повторил он. — Я думал, ты знаешь. Она умерла три недели назад. [10]
Я был готов к любым разочарованиям, кроме подобного. Мне показалось, будто меня обманом лишили чего-то важного, и мой отпуск вдруг потерял смысл.
До сих пор я жил под влиянием неуловимого идеала, робкой надежды — никогда не облекаемой в слова — но теплящейся где-то в глубине души. Я рассматривал свой успех как букет цветов, который я однажды преподнесу кому-то, но теперь адресат оказался неизвестен.
Так что в этот раз я твердо решил, что не буду разочарован. Опасно слишком сильно зависеть от людей. Они взрослеют и становятся кем-то другим или уходят из нашей жизни... [11]
ОтгадкаИтак, теперь мы можем, наконец, ответить на вопрос, в каком же из фильмов Чаплина нашел отражение образ Хетти Келли. Для этого еще раз вернемся к словам «Я переходил Пикадилли...», а затем включим фильм «Мсье Верду» где-то ближе к концу... и мы увидим, что эпизод, описанный еще в 1932 году, фактически дословно перенесен в этот фильм.
Да, в данном конкретном эпизоде Девушка из «Мсье Верду» — это Хетти Келли, внезапно обретшая богатство благодаря удачному замужеству своей сестры. Я думаю, что версия, описанная в «Мире глазами комика», ближе к реальным событиям, поскольку именно она попала в фильм. Мне кажется, Чаплина действительно поразила столь резкая перемена в знакомом человеке, особенно на фоне его собственного не столь завидного положения, и ему хотелось передать этот контраст в одном из своих фильмов. Для «Мсье Верду» эта сцена подошла идеально. Возможно, в своей автобиографии Чаплин намеренно слегка изменил этот эпизод, чтобы скрыть параллель с фильмом. Кто знает.
Вот такой вот маленький интересный факт. Скажу честно, для меня он стал настоящим сюрпризом. Надеюсь, что и вам это открытие пришлось по вкусу
_____________
[1] Чаплин Ч.С. Автобиография // О себе и своем творчестве. М., 1990. Т. 1. С. 81-85.
[2] Там же. С. 91.
[3] Там же. С. 135.
[4] Там же. С. 194.
[5] Чаплин пишет так, словно отправился в Англию сразу же после того, как получил письмо Хетти. Конечно, тут он несколько приукрашивает, ведь письмо пришло в 1918 году, а в Англию он приехал лишь в 1921-м.
[6] Здесь не совсем точный перевод, и в данном случае этот момент мне кажется принципиальным. В оригинале фраза звучит так: «for I have that priceless quality of being curious about life and things which keeps up my enthusiasm», что я бы перевела, скорее, как «ибо я обладаю одним бесценным качеством — во мне живет любопытство к жизни и ее явлениям, которое поддерживает мой энтузиазм».
[7] Робинсон Д. Чарли Чаплин. Жизнь и творчество. М., 1989. С. 230-231.
[8] Чаплин Ч.С. Автобиография. С. 196.
[9] Скорее всего, это был все-таки 1916 год, когда Чаплин приехал в Нью-Йорк подписывать контракт с компанией «Мьючуэл» — как упоминается в его автобиографии.
[10] На самом деле, Хетти умерла в 1918 году — за три года до описываемых событий.
[11] Chaplin C. A Comedian Sees the World. Columbia : University of Missouri Press, 2014. P. 24-28.