If you’re looking for rainbows, look up to the sky, but never, no never look down.
Отрывок из биографии Дэвида Робинсона "Чарли Чаплин. Жизнь и творчество" (Москва : Радуга, 1989. С. 385-388):
...Чаплин нашел в себе силы сделать то, на что у него не хватило духу в 1921 году, – он посетил Хэнуэллский приют, в котором провел самые одинокие месяцы своего детства. Хотя Карлайл Робинсон писал, что в этой поездке с ним был Ральф Бартон, газетные репортажи показывают, что приехал он один, никого не предупредив заранее. Однако, как только в приюте узнали о его приезде, всех охватило небывалое волнение:
«Он вошел в столовую, и четыре сотни мальчиков и девочек встретили его дружным криком. При этом он сумел «подать» свой выход на сцену.
Он поднес руку к шляпе, и она волшебным образом сама взлетела в воздух! Он взмахнул тростью – и она сама сделала ему подножку! Он развернул носки ботинок и пошел своей неповторимой походкой! Это Чарли! Крики! Вопли радости! Новые крики!
Он сам радовался, как ребенок.
Он поднялся на помост и объявил, что сейчас покажет, как старик рассматривает развешанные на стене картины. Он повернулся к детям спиной и пошел вдоль стены, вперив в нее взгляд. И – чудо из чудес! – с каждым шагом старик становился все выше ростом! Вот он подрос на фут, на два фута! Старик стал великаном!
Секрет этого волшебства несложен, если смотреть на Чарли спереди. Он поднял над головой пальто, поддерживая плечи на кончиках пальцев, удерживая шляпу на воротнике пальто.
Он посмотрел, как купают младших воспитанников, обряжают их в ночные рубашки, а потом рассаживают сушиться вокруг огня, и младшие тоже устроили ему овацию, и он сам смеялся, как дитя.
Дети никогда не забудут его посещения»*.
Эта поездка очень подействовала на Чаплина. Робинсон писал, что в отель он вернулся в слезах. Через день-другой Чаплин признался Томасу Берку, что это было «самое волнующее событие во всей его жизни… Он признался, что действительно испытал там и чувство страха, и боль, но только рад этому. Тут я понял, что его аналитической натуре интересно изучать биение больного нерва, следить за тем, как влияет на него боль. Он обожает изучать себя».
Чаплин сказал Берку: «Я именно этого и хотел и ни за что на свете не отказался бы от этого. Ощущение такое, будто ты мертв и вернулся на землю с того света. Вдохнуть запах этой столовой и вспомнить, что вот здесь сидел ты и эта зарубка на столбе сделана твоей рукой. Только это ведь был не ты – или ты, но в иной жизни, твой духовный собрат, то, чем ты был и уже перестал быть. Как змея, которая иногда сбрасывает кожу. Это уже не твоя кожа, но запах у нее еще твой. О, это было чудесно! Когда я туда приехал, я понял, что именно этого я хотел многие годы. Все готовило эту поездку, я уже созрел для нее. Мое возвращение в Лондон в 1921 году и нынешний приезд – это все чудесно, но не идет ни в какое сравнение с тем, что я испытал в приюте. Оказаться среди этих зданий, почувствовать, какие нити связывают тебя со всем – и с горем, и с чем-то совершенно иным… И еще это потрясение. Понимаете, я никак не думал, что меня ждет потрясение. С тех пор, как я был там, прошло тридцать лет, а тридцать лет… В Америке нет ничего, что просуществовало бы так долго. Я желал этого потрясения, Господи, как я его желал! Сам не верил, что его испытаю.
Итак, я сел в такси, сказал водителю, куда ехать, и мы поехали. И уже когда мы подъехали к приюту, вокруг только улицы, дома и магазины. И я подумал – его уже нет. Не знаю, что стал бы я делать, если бы оказалось, что приюта действительно нет. Наверно, тут же уехал бы назад в Голливуд. Потому что я приехал именно ради этого. Я приказал шоферу ехать дальше, хотя сам подумал, что это бессмысленно, я ведь навсегда запомнил, что приют был за городом, в окружении полей. И тут такси остановилось и свернуло с главной дороги; пошли кусты, за ними поля. И вдруг – откуда ни возьмись – вот он! Вот он – точно такой, как во время моего отъезда отсюда. Я в жизни не испытывал ничего подобного. Я так волновался, что мне чуть не стало плохо».
Берк пытался отчитать его за сентиментальность этой попытки вернуть навсегда ушедшее прошлое. «Но ведь это прошлое можно взять в руки и потрогать, – ответил Чаплин. – Человек волен думать, что был когда-то счастлив или страшно несчастен – может быть, это одно и то же, если чувства так остры, – и тогда человек что-то приобретает, увидев еще раз место, где все это происходило… И потом, пусть такая впечатлительность болезненна, мне она на пользу. Я ею живу».
Чаплина так тронула радость детей, что он пообещал им приехать еще раз и привезти в подарок кинопроектор. Робинсону было поручено приобрести через «Юнайтед артистс» самую подходящую аппаратуру. Каждому ребенку был приготовлен подарок – пакет сладостей, апельсин и новенький шиллинг в конверте с надписью «подарок от Чарли Чаплина».
Однако в день, намеченный для визита, Чаплин поехал завтракать с леди Астор. То ли эмоциональное потрясение от первой поездки оказалось слишком сильным, то ли, наоборот, оно быстро забылось, но никакие мольбы Робинсона не смогли заставить Чаплина отказаться от своего решения. Отвезти подарки поручили Робинсону и Коно, и им было очень не по себе, когда их лимузин проталкивался через огромную толпу, собравшуюся в надежде хотя бы мельком увидеть своего идола. Приехало также множество репортеров, и они не преминули отметить, что вид стола, накрытого к чаю в приютской столовой для гостя, который так и не появился, напоминает им «Золотую лихорадку»...
20 февраля 1931 г. Чаплин в Хануэллском работном доме, он же школа, он же приют (с трудом, но Чаплина можно разглядеть). Фото найдено здесь. По ссылке еще много фотографий школы и окрестностей.
_____________
*Здесь и далее Дэвид Робинсон использует цитаты из книги Томаса Берка City of Encounters ("Город встреч").
...Чаплин нашел в себе силы сделать то, на что у него не хватило духу в 1921 году, – он посетил Хэнуэллский приют, в котором провел самые одинокие месяцы своего детства. Хотя Карлайл Робинсон писал, что в этой поездке с ним был Ральф Бартон, газетные репортажи показывают, что приехал он один, никого не предупредив заранее. Однако, как только в приюте узнали о его приезде, всех охватило небывалое волнение:
«Он вошел в столовую, и четыре сотни мальчиков и девочек встретили его дружным криком. При этом он сумел «подать» свой выход на сцену.
Он поднес руку к шляпе, и она волшебным образом сама взлетела в воздух! Он взмахнул тростью – и она сама сделала ему подножку! Он развернул носки ботинок и пошел своей неповторимой походкой! Это Чарли! Крики! Вопли радости! Новые крики!
Он сам радовался, как ребенок.
Он поднялся на помост и объявил, что сейчас покажет, как старик рассматривает развешанные на стене картины. Он повернулся к детям спиной и пошел вдоль стены, вперив в нее взгляд. И – чудо из чудес! – с каждым шагом старик становился все выше ростом! Вот он подрос на фут, на два фута! Старик стал великаном!
Секрет этого волшебства несложен, если смотреть на Чарли спереди. Он поднял над головой пальто, поддерживая плечи на кончиках пальцев, удерживая шляпу на воротнике пальто.
Он посмотрел, как купают младших воспитанников, обряжают их в ночные рубашки, а потом рассаживают сушиться вокруг огня, и младшие тоже устроили ему овацию, и он сам смеялся, как дитя.
Дети никогда не забудут его посещения»*.
Эта поездка очень подействовала на Чаплина. Робинсон писал, что в отель он вернулся в слезах. Через день-другой Чаплин признался Томасу Берку, что это было «самое волнующее событие во всей его жизни… Он признался, что действительно испытал там и чувство страха, и боль, но только рад этому. Тут я понял, что его аналитической натуре интересно изучать биение больного нерва, следить за тем, как влияет на него боль. Он обожает изучать себя».
Чаплин сказал Берку: «Я именно этого и хотел и ни за что на свете не отказался бы от этого. Ощущение такое, будто ты мертв и вернулся на землю с того света. Вдохнуть запах этой столовой и вспомнить, что вот здесь сидел ты и эта зарубка на столбе сделана твоей рукой. Только это ведь был не ты – или ты, но в иной жизни, твой духовный собрат, то, чем ты был и уже перестал быть. Как змея, которая иногда сбрасывает кожу. Это уже не твоя кожа, но запах у нее еще твой. О, это было чудесно! Когда я туда приехал, я понял, что именно этого я хотел многие годы. Все готовило эту поездку, я уже созрел для нее. Мое возвращение в Лондон в 1921 году и нынешний приезд – это все чудесно, но не идет ни в какое сравнение с тем, что я испытал в приюте. Оказаться среди этих зданий, почувствовать, какие нити связывают тебя со всем – и с горем, и с чем-то совершенно иным… И еще это потрясение. Понимаете, я никак не думал, что меня ждет потрясение. С тех пор, как я был там, прошло тридцать лет, а тридцать лет… В Америке нет ничего, что просуществовало бы так долго. Я желал этого потрясения, Господи, как я его желал! Сам не верил, что его испытаю.
Итак, я сел в такси, сказал водителю, куда ехать, и мы поехали. И уже когда мы подъехали к приюту, вокруг только улицы, дома и магазины. И я подумал – его уже нет. Не знаю, что стал бы я делать, если бы оказалось, что приюта действительно нет. Наверно, тут же уехал бы назад в Голливуд. Потому что я приехал именно ради этого. Я приказал шоферу ехать дальше, хотя сам подумал, что это бессмысленно, я ведь навсегда запомнил, что приют был за городом, в окружении полей. И тут такси остановилось и свернуло с главной дороги; пошли кусты, за ними поля. И вдруг – откуда ни возьмись – вот он! Вот он – точно такой, как во время моего отъезда отсюда. Я в жизни не испытывал ничего подобного. Я так волновался, что мне чуть не стало плохо».
Берк пытался отчитать его за сентиментальность этой попытки вернуть навсегда ушедшее прошлое. «Но ведь это прошлое можно взять в руки и потрогать, – ответил Чаплин. – Человек волен думать, что был когда-то счастлив или страшно несчастен – может быть, это одно и то же, если чувства так остры, – и тогда человек что-то приобретает, увидев еще раз место, где все это происходило… И потом, пусть такая впечатлительность болезненна, мне она на пользу. Я ею живу».
Чаплина так тронула радость детей, что он пообещал им приехать еще раз и привезти в подарок кинопроектор. Робинсону было поручено приобрести через «Юнайтед артистс» самую подходящую аппаратуру. Каждому ребенку был приготовлен подарок – пакет сладостей, апельсин и новенький шиллинг в конверте с надписью «подарок от Чарли Чаплина».
Однако в день, намеченный для визита, Чаплин поехал завтракать с леди Астор. То ли эмоциональное потрясение от первой поездки оказалось слишком сильным, то ли, наоборот, оно быстро забылось, но никакие мольбы Робинсона не смогли заставить Чаплина отказаться от своего решения. Отвезти подарки поручили Робинсону и Коно, и им было очень не по себе, когда их лимузин проталкивался через огромную толпу, собравшуюся в надежде хотя бы мельком увидеть своего идола. Приехало также множество репортеров, и они не преминули отметить, что вид стола, накрытого к чаю в приютской столовой для гостя, который так и не появился, напоминает им «Золотую лихорадку»...
20 февраля 1931 г. Чаплин в Хануэллском работном доме, он же школа, он же приют (с трудом, но Чаплина можно разглядеть). Фото найдено здесь. По ссылке еще много фотографий школы и окрестностей.
_____________
*Здесь и далее Дэвид Робинсон использует цитаты из книги Томаса Берка City of Encounters ("Город встреч").
Пока что вот небольшая подборка отпускных фотографий самого Чаплина. Они относятся к его кругосветному туру 1931-1932-х годов. Здесь он запечатлен в отеле Méramar в Биаррице, Франция. А я буду готовить более содержательные посты. Заходите в гости, впереди еще много интересного!
