If you’re looking for rainbows, look up to the sky, but never, no never look down.
Второй и завершающий отрывок из эссе Сергея Эйзенштейна "Charlie the Kid". Он покороче, чем первый, но зато в нем Эйзенштейн проливает немного света на то, каким предполагался сюжет того самого фильма о Наполеоне, который здесь не так давно упоминался. Также мне доставляют большое удовольствие его завершающие рассуждения.
Как и в прошлый раз отрывок полностью выложен в блоге, а здесь я публикую небольшой кусочек для затравки.
Cергей Эйзенштейн
Charlie the Kid
…«Счастливы только дети бывают, да и те недолго», – говорит у Горького мудрая Васса Железнова.
И недолго, потому что суровое «нельзя» воспитателей и будущих норм поведения начинает налагать свои запреты на необузданность детского желания с самых ранних шагов.
Тот, кто не сумеет вовремя подчиниться этим узам и заставить эти ограничения служить себе, тот, кто, став мужчиной, будет продолжать оставаться ребенком, – тот неминуемо будет неприспособлен к жизни, будет везде в глупом положении, будет смехотворным, смешным.
Если методика детского глаза Чаплина решает выбор тем и трактовки его комедии, то в сюжетном плане – это почти всегда комизм положений, сталкивающий детский наивный подход к жизни с ее сурово взрослой отповедью.
Истинным и трогательным «простаком во Христе», об образе которого мечтал стареющий Вагнер, оказался именно Чаплин среди помоек и закоулков Ист-Сайда, а вовсе не вагнеровский «Парсифаль» в окружении байрейтской пышности и перед лицом священного Грааля!
Аморализм жестокости детского подхода к явлениям в точке зрения Чаплина, внутри характера самого персонажа его комедий, проступает всеми остальными подкупающими чертами детства.
Теми обаятельными чертами детства, которые, подобно потерянному раю, утрачены взрослыми навсегда.
Отсюда – подлинная трогательность Чаплина, почти всегда умеющая удержаться от придуманной сентиментальности.
Иногда эта трогательность способна достигнуть почти пафоса. Почти катарсисом звучит финал «Пилигрима», когда шериф, потеряв терпение, дает ногой под зад Чаплину, после того как Чаплин не понял доброго намерения шерифа – дать ему, беглому каторжнику, возможность удрать через границу в Мексику.
Узнав благородство детской души беглого каторжника Чаплина, обманным путем выдавшего себя за проповедника, но при этом спасшего деньги маленькой местной церкви, шериф не хотел уступить ему в благородстве.
Ведя Чаплина вдоль границы Мексики, по ту сторону которой свобода, шериф всячески хочет дать понять Чаплину, чтобы он воспользовался этим соседством для побега.
Чаплин этого никак не понимает.
Теряя терпение, шериф посылает его за… цветком – по ту сторону границы. Чарли покорно переходит канавку, отделяющую свободу от оков.
Довольный шериф отъезжает.
Но вот детски честный Чаплин догоняет его с принесенным цветком.
Удар под зад ногой разрешает драматический узел.
Чаплину возвращена свобода.
И самый гениальный финал из всех его картин – Чаплин от аппарата убегает своей прыгающей походкой в диафрагму:
по линии границы – одной ногой в Америке, другой – в Мексике.
Как всегда, наиболее замечательной деталью, эпизодом или сценой в фильмах бывают те, которые, помимо всего прочего, служат образом или символом авторского метода, вытекающего из особенностей склада авторской индивидуальности.
Так и здесь.
Одной ногой – на территории шерифа, закона, ядра на ноге; другой ногой – на территории свободы от закона, ответственности, суда и полиции.
Последний кадр «Пилигрима» – почти что схема внутреннего характера героя: сквозная схема всех конфликтов всех его фильмов, сводимых к одной и той же ситуации: график метода, которым он достигает своих удивительных эффектов.
Убег в диафрагму – почти что символ безысходности для взрослого полуребенка в условиях и в обществе законченно взрослых.
Остановимся на этом!
На самом деле, нет, и прочитать отрывок до конца можно в блоге >>>
Как и в прошлый раз отрывок полностью выложен в блоге, а здесь я публикую небольшой кусочек для затравки.
Cергей Эйзенштейн
Charlie the Kid
…«Счастливы только дети бывают, да и те недолго», – говорит у Горького мудрая Васса Железнова.
И недолго, потому что суровое «нельзя» воспитателей и будущих норм поведения начинает налагать свои запреты на необузданность детского желания с самых ранних шагов.
Тот, кто не сумеет вовремя подчиниться этим узам и заставить эти ограничения служить себе, тот, кто, став мужчиной, будет продолжать оставаться ребенком, – тот неминуемо будет неприспособлен к жизни, будет везде в глупом положении, будет смехотворным, смешным.
Если методика детского глаза Чаплина решает выбор тем и трактовки его комедии, то в сюжетном плане – это почти всегда комизм положений, сталкивающий детский наивный подход к жизни с ее сурово взрослой отповедью.
Истинным и трогательным «простаком во Христе», об образе которого мечтал стареющий Вагнер, оказался именно Чаплин среди помоек и закоулков Ист-Сайда, а вовсе не вагнеровский «Парсифаль» в окружении байрейтской пышности и перед лицом священного Грааля!
Аморализм жестокости детского подхода к явлениям в точке зрения Чаплина, внутри характера самого персонажа его комедий, проступает всеми остальными подкупающими чертами детства.
Теми обаятельными чертами детства, которые, подобно потерянному раю, утрачены взрослыми навсегда.
Отсюда – подлинная трогательность Чаплина, почти всегда умеющая удержаться от придуманной сентиментальности.
Иногда эта трогательность способна достигнуть почти пафоса. Почти катарсисом звучит финал «Пилигрима», когда шериф, потеряв терпение, дает ногой под зад Чаплину, после того как Чаплин не понял доброго намерения шерифа – дать ему, беглому каторжнику, возможность удрать через границу в Мексику.
Узнав благородство детской души беглого каторжника Чаплина, обманным путем выдавшего себя за проповедника, но при этом спасшего деньги маленькой местной церкви, шериф не хотел уступить ему в благородстве.
Ведя Чаплина вдоль границы Мексики, по ту сторону которой свобода, шериф всячески хочет дать понять Чаплину, чтобы он воспользовался этим соседством для побега.
Чаплин этого никак не понимает.
Теряя терпение, шериф посылает его за… цветком – по ту сторону границы. Чарли покорно переходит канавку, отделяющую свободу от оков.
Довольный шериф отъезжает.
Но вот детски честный Чаплин догоняет его с принесенным цветком.
Удар под зад ногой разрешает драматический узел.
Чаплину возвращена свобода.
И самый гениальный финал из всех его картин – Чаплин от аппарата убегает своей прыгающей походкой в диафрагму:
по линии границы – одной ногой в Америке, другой – в Мексике.
Как всегда, наиболее замечательной деталью, эпизодом или сценой в фильмах бывают те, которые, помимо всего прочего, служат образом или символом авторского метода, вытекающего из особенностей склада авторской индивидуальности.
Так и здесь.
Одной ногой – на территории шерифа, закона, ядра на ноге; другой ногой – на территории свободы от закона, ответственности, суда и полиции.
Последний кадр «Пилигрима» – почти что схема внутреннего характера героя: сквозная схема всех конфликтов всех его фильмов, сводимых к одной и той же ситуации: график метода, которым он достигает своих удивительных эффектов.
Убег в диафрагму – почти что символ безысходности для взрослого полуребенка в условиях и в обществе законченно взрослых.
Остановимся на этом!
На самом деле, нет, и прочитать отрывок до конца можно в блоге >>>